От Замогилья до Благодати (9 часть)
Интернат этот, для неизлечимых, — в стороне от больших дорог, в лесу. Заборов нет… Невидимую границу, разделяющую наши миры, пересекаем как-то незаметно для себя. Вдруг, и мы среди них… Они рассматривают нас с боязливым интересом: с чем пришли… Первым подошёл знакомиться парнишка, на вид лет четырнадцати. Назвался Сашкой и тут же добавил, что он не псих. Позже санитарка рассказала про него… Родился в неблагополучной семье. Мать повесилась, когда он был ещё ребёнком. Отец-алкоголик сдал Сашку в детдом, а когда тот подрос — приехал просить прощения… Хотел забрать домой. Сашка отца прогнал. Прогнал криком. А через день сбежал бродяжничать… Через пару месяцев поймали его на вокзале и, так как при задержании он ругался и сопротивлялся, затащили его в милицейскую подсобку и там крепко побили. Едва живого привезли в больницу, подлечили, после чего врачебная комиссия признала его неспособным жить на воле, отсталым в развитии олигофреном. Дали вторую группу инвалидности пожизненно и, назначив пенсию, отправили в этот приют, в котором таких, как Сашка, — уже с десяток… Первые месяцы и годы они живут с надеждой сбежать в «большой мир».
Пять лет назад двое парнишек с наступлением зимы побежали… А весной, когда снег сошёл, нашли их в трёх километрах от приюта… Кости их, зверьми обглоданные… Как сказала старая нянечка, только больные пытаются отсюда бежать, а эти-то — здоровые — понимают, что никто и нигде их без профессии и документов не примет… Главврач приюта бессилен что-то изменить, таковы законы недоброго общества: «Нельзя их сюда присылать! Они — неблагополучные! Они — нервные! Но они психически здоровы! В вашем мире они жили бы, как все… Здесь же им отпущено от силы — пять-шесть лет. Они изолированы и общаются лишь с шизофрениками и параноиками. Здесь нет агрессивных, но это — больной мир. И дети эти станут такими же. Они обречены».
Стены палаты, в которой живут эти ребята, оклеены постерами с изображениями заграничных красоток, которые на золотом песке и под пальмами… А эти мальчишки, возможно, никогда в своей жизни не узнают женщину…
У узкой речушки знакомлюсь с Ильёй, мужиком лет сорока на вид, который стоит по грудь в холодной воде и говорит, будто торопится всё сказать, пока не прервали, говорит он без пауз и о самых разных вещах… О своём нездоровье и нездоровье мира, о подлецах-политиках, о вере в Бога… Замолчать и оставить при себе невысказанным то, о чём сказать должен, — грех, худое… И совсем Илья не похож на сумасшедшего. В интернате его уважают… Особенно после конфликта с завхозом прежним, который и человек был препоганый, и крал без совести. С чего у них ссора-то началась — уже никто не помнит, а только пригрозил Илья завхозу при всех, что порубит топором хищную и подлую семейку… Бывшие при этом нянечки и больные отнеслись к этим угрозам спокойно, зная кроткий нрав Ильи и его будто врождённое отвращение ко всякому насилию и злу. Завхоз же в полчаса погрузил свой скарб в «жигуленок», запихнул домочадцев и больше никогда здесь не появлялся… А Илья крутил пальцем у виска, недоумевая: «Да что он дурак, что ли… Больной, ей-Богу, как он мог подумать-то, что я эту чушь говорю всерьёз…». К речке Илья ходит по несколько раз в день, в любую погоду и даже зимой. Забирается в воду по грудь и подолгу говорит сам с собой.
При интернате есть небольшая ферма, на которой те, кто может работать, выращивают кур и поросят. В какой-то степени это сдерживает наступление болезни. Над приютом раздаётся звон, похожий на колокольный… Это Кот, один из больных, бьёт изо всех сил по подвешенной на осинину рельсине, созывая на обед, после которого Сашка и ещё несколько малолетних «инвалидов» затеяли вокруг санитарного автобуса игру в жмурки. Было весело… Даже старая нянечка не выдержала и присоединилась к радостной ребячьей возне.
Санитарка убирает одну из палат… Один из больных, помогая ей, держит на руках, пока она перестилает койку, не способного уже два года пошевелиться Виктора. Есть такая хворь, при которой мышцы и кожа превращаются в подобие кости, и человек при этом не способен к малейшему движению. Подумалось — хоть бы смерть избавила его… И через месяц он умрет…
После игры в жмурки, кормёжки отчаянно орущих поросят, ужина и приёма таблеток как-то спонтанно — затеялись танцы. В крохотный вестибюль принесли кассетник, и под Элвиса Пресли и больные, и здоровые танцевали кто как мог. Казалось, что даже будто с вызовом кому-то… А после отбоя Сашка с приятелем отправился в ближайший посёлок и на свою первую в жизни инвалидную пенсию купил бутылку самогона. Выпили понемногу, а когда в приют вернулись — натолкнулись на медсестру. В эту ночь принципиальная дежурила… Учуяв запах спиртного, заперла мальчишек под замок и села готовить документы для отправки провинившихся в психбольницу закрытого типа. На аминазин. После этих уколов подростки возвращаются совсем «дурными» и ко всему равнодушными. Как зомби… Наутро, перед самой отправкой в «дурку», уже у санитарного автобуса, попытался вырваться и удрать… Он уже знал про аминазин и знал, каким вернётся… И, может, удрал бы, да другие больные помогли санитарам запихнуть его в машину. А Сашка притворялся отчаянно весёлым: «Сам виноват, нарвался!».
Послушницы выскакивают на крыльцо… Лица — красными пятнами пошли… Больной, к которому мы пришли, съел все принесённые ему сласти зараз и теперь, сидя в загаженных кальсонах —жалобно мычит… И тут же к крыльцу подходит другой, с большими грустными глазами и какой-то будто потерянный… Просит: «Сестрички, сестрички… Вы ж из Печор… Мне бы крестик нательный, подарите… Нельзя мне сейчас без крестика…»
Дорога к Крыпецкому монастырю ещё не проложена, и мы бредём по чуть заметной тропинке через болота. Восемь километров. Шаг вправо или влево — чёрная топь. Оступишься — и конец беспокойной биографии…
«А вон в Витебске… Мальчонка в больнице лежал… В армию-то здоровым взяли, а оттуль вернулся как память потерявший. Какой-то недоразвитый… Батька его в больницу приехал сына проведать и врачей военных просит: «Вы ж его здоровым забирали — как же так…». На обратном пути в деревню задумался батька о горе своём и под поезд попал. Насмерть его… А парня через месяц к матке привезли — вроде как полегчало ему. Стали они жить вдвоих… Однажды надумала мать блины делать и, проходя мимо сына, случайно его рукавом задела. А он как-то внезапно и заболел опять. На матку набросился и стал её табуретом бить. А на улице-то не слышно, как она кричала… Пока соседи не почуяли что-то нехорошее и на помощь не прибегли — он ей все ноги сломал. Приехал участковый и матку в больницу повёз, сказав, что за парнем опосля приедет. Его в хате заперли… Он через какое-то время в себя пришёл и, наверно, понял, что что-то плохое сотворил, а может, вспомнил… Всё ведь в крови было. Из хаты выскочил, на крышу кирпичного дома взлез и оттуль спрыгнул. Насмерть убился…»
От Замогилья до Благодати (1 часть)
От Замогилья до Благодати (2 часть)
От Замогилья до Благодати (3 часть)
От Замогилья до Благодати (4 часть)
От Замогилья до Благодати (5 часть)
От Замогилья до Благодати (6 часть)
От Замогилья до Благодати (7 часть)
От Замогилья до Благодати (8 часть)
От Замогилья до Благодати (9 часть)
От Замогилья до Благодати (10 часть)
От Замогилья до Благодати (11 часть)
От Замогилья до Благодати (12 часть)
