Детский дом в Невеле

Юные коммунары

Осенью 19-го года в освобождённом от белогвардейцев Полоцке родилась первая в Белоруссии детская школа-коммуна. Создавал её Иоаким Иоакимович Вацетис, главком молодой республики Советов, красный латышский стрелок. Было в этой школе 15 учеников и 3 учительницы – Ефросинья Ивановна, Евгения Ивановна и Серафима Ивановна. Три сестры, бывшие гимназистки из дворянской фамилии Скобелевых, изъявившие желание послужить на ниве народного просвещения. Самому младшему из зачисленных в школу шёл шестой год, а старшим уже довелось побывать в сражениях. Но лишь двое из пятнадцати умели по складам читать.
– Революции нужны грамотные люди, – сказал Вацетис сёстрам Скобелевым. – Считайте, что вы помогаете революции, обучая наших детей грамоте.
Политотдел фронта выделил под школу-коммуну особняк бежавшего шляхтича, определил ребятам паёк, позаботился о бумаге и карандашах, красноармейцы привезли дров. Никакой мебели в особняке, конечно, не было. Поставили сёстры в большой комнате печку-буржуйку, вымыли и выскоблили полы, раздобыли для постелей брезент и свежего сена. Можно было бы уже и занятия начинать, но пришлось из Полоцка уходить: к городу приближались белополяки. Вацетис прислал две подводы, чтобы эвакуировать школу в Невель. До Невеля довезли лишь семерых малышей, остальные ребята сбежали на фронт. С ними и определились на новом месте. А к весне 21-го года на попечении сестёр Скобелевых было уже 17 сирот. Сёстры сами и обшивали, и обстирывали ребятишек, и стряпали (голодно было и холодно, хотя ревком помогал, чем мог), и ещё успевали заниматься с ними, играть и даже обучать музыке – было у них старенькое фортепьяно.

Уездным отделом народного образования в Невеле руководил в ту пору Макар Алексеевич Бобков. Он и предложил ревкому организовать в Невеле детский приют. Нужно было как-то определить наводнивших город беспризорников, чем-то занять их, отвлечь от улицы, от трущоб, в которых они обитали, одеть и накормить, заставить учиться. «Называйте это, как хотите – приют, колония, детский дом, – доказывал Бобков на заседании ревкома, – только нам без этого не обойтись. Не можем мы бросить на произвол судьбы осиротевших детей». Так в Невеле появился в 22-м году детский дом. Назывался он поначалу «Красный детский приют имени Мировой революции».
В январе 24-го года Бобков привёз скорбную весть: умер Ленин. Каждый переживал эту утрату, как безмерное личное горе. Притихшие, серьёзные, с растерянными, покрасневшими от слёз глазами слушали ребята, что говорил им Бобков. Почти никто из них не знал родительской ласки, смутно помнил – чаще по рассказам других – отца или мать. А Ленина знали все. И каждый величал его дедушкой. Каждый знал, что Ленину он обязан всем. Как же теперь им без Ленина?..
В этом же 24-м году в детском доме появилась своя комсомольская организация. Состояла она сначала всего из пяти человек: трёх воспитателей, конюха и Дани Амельчука. Другие ребята тоже просили записать их в комсомол, но никто из них ещё не вышел возрастом. Даниного брата Дусю ребята выбрали барабанщиком. С каким достоинством шёл он 1 Мая по главной улице Невеля впереди детдомовской колонны, без устали отбивая палочками барабанную дробь! А за ним гордо держали строй детдомовцы, провожаемые завистливыми взглядами городских мальчишек. Когда подошли к трибуне, смолк, как по команде, барабан, и ударила песня:
Грянем «Ура»,
Лихие коммунары,
За юную республику,
За новые права!
Каждый раз, когда выходили они в город, впереди шагал барабанщик. Это стало традицией. В Невеле их пионерский отряд был первым. Потом появились такие отряды на щетинной фабрике, кожевенном заводе и в типографии «Красный печатник». В ту пору пионерские отряды создавались не в школах, а на предприятиях, и пионервожатыми были рабочие с производства. В детском доме стали вожатыми комсомолки с кожзавода – Маша Левтова и Надя Филановская.
Были не только будни, но и праздники. Годовщина Кровавого воскресенья, Февральской революции, День Парижской коммуны, 1 Мая, Международный юношеский день – МЮД,
7 Ноября. К праздникам готовились заранее. Выпускали стенгазету, писали лозунги. Всё это были новые, пролетарские праздники. Старые тоже отмечали на новый лад. Была, например, у них «красная пасха». Вместе с городскими комсомольцами устраивали прямо на церковной площади концерт, потом натягивали на забор экран, чтобы показать кинофильм «Отец Сергий» или «Праздник святого Йоргена». Колокола, бывало, чуть от натуги не лопаются, а невельчане и не спешат куличи и яйца «святить», узелки свои развязывают, угощают наперебой «артистов».
В ту пору появился в детском доме и драмкружок. Устраивали спектакли-митинги, приглашали на представления местных жителей. Ко Дню Парижской коммуны поставили пьесу о Гавроше. Главного героя играл Мотя Коротыш. Ему не нужно было вживаться в образ подростка-беспризорника, он всё это пережил сам: когда-то бежал из дому, поссорившись со старшим братом, и на фронте успел побывать, с беляками дрался… Но как изменился он за эти годы, как повзрослел! Когда нужно было послать делегацию в соседний детдом, где воспитывались сироты-цыгане, чтобы помочь организовать там пионерский отряд, решили поручить это Дусе Амельчуку и ему, Моте.
Ребята отлично справились с заданием. С цыганским детским домом они потом дружили до самой войны, считали его подшефным. С концертами туда ездили и сами цыганским пляскам учились, табуретки в столярной мастерской сколачивали, веники плели, семенным картофелем делились, в походы ходили. А в июне 41-го года, когда начались немецкие бомбёжки, вместе эвакуировались…
Был у ребят ещё и свой детдомовский праздник. Его справляли 14 октября, в День урожая. Устраивали выставку сельскохозяйственных достижений, пекли огромный каравай, приглашали гостей, показывали им отборные клубни картофеля, тяжёлые ржаные снопы, тугие кочаны капусты, краснобокие яблоки. Всё выращено их руками!
Агрономом в детском доме работала Евдокия Борисовна Тарабанова. Она и дело своё любила, и ребят к сельскому труду приохотила. Малыши, так те за нею стайкой, бывало, ходили. Тётя Дуся им про каждую травинку, про каждый цветок расскажет. И дневники опытов ребята вели: когда всходы на делянках появились, когда первую завязь увидели, в какой срок колоситься посевы начали, почему одни собрали урожай лучше, а у других он похуже, какие сорта капусты или моркови на следующий год сажать выгоднее…
Помещице Евреиновой (это ребята тоже от Тарабановой узнали) усадьба досталась в наследство от прежнего владельца – Гагрина. Гагрин и дом построил, и пруд выкопал, парк заложил, не сам, конечно, крепостные на него работали. Пруд был удивительный: имел он строго геометрическую форму круга, а во все стороны от него лучами расходились ухоженные аллеи.
А деревья в парке можно было встретить такие, что в округе вовсе и не растут: кедр, каштан, пробковое дерево. У Гагрина и розарий был, в теплицах даже лимоны выращивали. При Евреиновой всё это в запустение пришло, теперь нужно было всё заново создавать – и цветники, и теплицы. За это и взялась вместе с ребятами Тарабанова. Скоро и сад, и парк преобразились. Посадили цветы, аллеи расчистили, присыпали песочком, осенью убрали сушняк. Яблоки и груши не обрывали недозрелыми, за каждым из отрядов был закреплён свой участок, ребята сами охраняли свои деревья. Правда, два или три набега на сад всё-таки было, так над виновниками потом товарищеский суд устроили, даже красные галстуки с них поснимали.
Детдомовцы той поры вспоминают, что они ощущали себя одной дружной большой семьёй. Как в семье, каждый выполнял посильный, но необходимый всем труд, каждый был свободен в своём досуге и пользовался в равной мере вниманием взрослых.
Это была трудовая семья-коммуна. Она растила детей, умеющих жить и работать бок о бок с другими, внушала убеждение, что ты можешь что-то сделать только вместе с другими. Она прививала подросткам чувство коллективизма, заботы друг о друге. Никто из ребят не испытывал тоски и одиночества, никто не пытался убежать, даже мыслей таких не возникало, хотя ни сторожей, ни замков в детском доме не было. Для каждого это был свой, родной дом. И когда кто-то оступался, на выручку тоже приходил коллектив.